В 1997 году я оказался в литературном кабаре Алексея Дидурова. Волею случая моё прослушивание состоялось после Юлии Теуниковой. Мы пришли туда в один день, но тогда так и не познакомились. Юлия сразу получила зелёный свет, а я помню, что спел неумело написанную и довольно вторичную песню (мне тогда казалось, в СашБашевском духе) и получил от Алексея жёсткую отповедь и несколько рецептов, которые перевернули всё моё представление о поэзии, да и о рок-музыке тоже. Спустя год я вошёл в стены ЦДЛ другим человеком и впервые вышел на сцену Кабаре с благословения его основателя. Из жерновов дидуровских творческих мастерских, которые перемолотили не одного графомана, я вынес главное — избегать творческих шаблонов, не бояться писать от первого лица, относиться к собственным творениям максимально жёстко.
Пройдя довольно тернистый и долгий путь, сегодня я могу добавить к этому рецепту ещё несколько формулировок. Побеждает в конечном итоге не ремесло, не навык. В любом произведении среди описания даже самых простых и обыденных вещей должно найтись место для чуда, для того, что не возможно описать словами. Это ощущение не моделируется и выдать рецепт его приготовления я не возьмусь. Но если чудо не происходит, опус лучше убрать в долгий ящик. Чудо не подчиняется правилам, но совершенно точно не возникает среди балагана, пошлости и при водружении собственного эго на персональный пьедестал.
Также я считаю важным сказать, что автор имеет право на «мы» в творчестве. Не безликое, но заработанное жизнью. Попробую расшифровать, что же это такое, «творческое мы». Это «я и моя любимая», «я и мой ребёнок», «я и мой друг», «я и мои соседи» и с огромной ответственностью — «я и мой народ».А для этого нужно по-настоящему полюбить женщину, узнать настоящую дружбу, узнать глубоко простых людей, сделать что-то для своей страны (как бы громко это не звучало). Тогда «мы» перестает быть безликим, обретает естественную простоту и теряет функцию маски, за которой прячется личность автора. Среди взрослого поколения авторов «Кардиограммы» (одно из названий Кабаре) признание права на «мы» в творчестве было очень болезненным. В СССР личного пространства у людей практически не было, давление на человека и превознесение важности общественного над личностным было слишком явным и чрезмерным. У тех, кто прошёл через пресс цензуры, почти любое «мы» ассоциировалось с чудищем «обло, озорно, огромно, стозевно и лайяй», вызывало аллергию и стойкое неприятие. И в лучшем случае воспринималось, как попытка спрятать свои комплексы за безмолвным местоимением.
Мне же, как свидетелю распада всего вокруг, очень сильно не хватало чувства локтя, ощущения братства. Одиночество меня никогда не привлекало, поскольку из него часто не было выхода, чему безмолвными свидетелями стали многочисленные кресты над моими ровесниками. Потому, если попадались в моей жизни настоящие соратники, держались мы друг за друга очень крепко. Позволю себе процитировать Сашу Логунова: «Да, я знаю, все люди братья, но чем теснее наш круг, тем крепче объятия».
В песне, о которой я хочу рассказать ситуация обратная. Здесь «мы» спрятано за творческим «я». И хотя в моей жизни было немало непростых ситуаций, и эта история может запросто быть отнесена и к моему личному опыту, но спусковым крючком к написанию «Гончара» послужили события, которые происходили с одним из самых дорогих моему сердцу друзей, на моих глазах и затронули также и мою душу. Этот текст был написан за один вечер и остался неизменным до сих пор. Одна из самых мелодичных наших песен, которая дожила до того момента, когда мы смогли придать ей достойную аранжировку.
